Электрические киты [litres] - Александр Касаверде

Потому что он также говорит, что ничто – это все. А понять это можно, только убрав время. Убрав время, найдешь путь к собственному «я». А найдешь путь к собственному «я», найдешь ничто. Значит, найдешь все.

– Сорян, но я все же лучше на концерт «Sigur Rós» поеду, – сказал я. – Потому что, если твое ничто и существует, я бы хотел его сыграть. Иначе какой от него толк тогда?

Но Рупа меня не слушал. И продолжал на своей волне.

– А как найти путь к этому ничто? – спрашивает. – Нужно проследить за мыслями. До самого конца. Будто каждая мысль – тряпочка, лоскутком замотана, а за ней другая. И ты их тянешь и тянешь. Хотя на самом-то деле еще вопрос, кто кого тянет. И так до источника. А когда найдешь источник, тогда все и поймешь.

– Да что пойму-то? – спросил я.

– Что источник – это и есть ничто. Вот откуда появляется мысль? Из другой мысли. А другая мысль? Из впечатления. А впечатление? Из внешней реальности. А внешняя реальность? И так далее. Вот когда дойдешь до того, как там ничего не окажется, тогда и поймешь, что такое ничто и что такое все.

Вот рили. Этот разговор прям один в один из моего школьного лагеря. Мне семь лет, и вожатые ушли, отбой пробил, и Сашка Петров спрашивает: «Ленька, а ты думал когда-нибудь, что там за небом?» – «За небом космос», – говорю я. «А за космосом?» – «Граница космоса». – «А за границей космоса что?» – «За границей космоса пространство». – «А за пространством?» И так далее. Короче, я так думаю, что буддисты и Рупа вместе с ними – это вот такие дети, которые тупо решили не останавливаться в этой игре и до последнего спрашивать и спрашивать: а что там дальше? И видно, чем дольше в игру играешь, тем интереснее становится. Как у нас с Сашкой мурашки шли: ух, там за этой Вселенной и просторище, наверное! И воображаешь до головокружения.

Ну вот так мы с Рупой и сидели, и воображали. Ждали его друга. Пока он наконец не появился. Уже ночь вся в звездах. Месяц прозрачный на мертвенном холсте висит. И я слышу хруст. Никого не видно. И только ветки хрустят. Кто-то идет. Но кто – непонятно. Одно я знал тогда точно, что это не человек. И шаги все ближе и ближе. И я смотрю на Рупу, и он странно так улыбается. И глаза словно стеклянные.

– Сейчас ты его увидишь, – говорит.

«Я погиб», – думаю я. Наверняка это какое-то жертвоприношение. Понятно же, что это секта. И в секте всегда кого-то в жертву должны принести. И вот я слышу уже дыхание. Нечеловеческое. Какого-то чудовища. И хочу уже бежать. Ради любви к Лане, ради китов. Спастись. Во что бы то ни стало. Но уже поздно. Я чувствую, что оно за спиной. И дышит мраком своего нездешнего существа прямо в спину.

– Пришел, – говорит Рупа. – Пришел мой родной.

И я поворачиваюсь и взвизгиваю от страха. И не могу поверить своим глазам. Передо мной стоит лось. Я смотрю в его черные, пронизывающие холодом глаза. И время замирает. На секунду весь наш разговор с Рупой сводится к этой точке. Времени нет. Меня нет. Я вижу лишь отражение огня, свое собственное отражение в глазах лося. И снова вздрагиваю.

– Он свой, не бойся, – говорит Рупа то ли лосю, то ли мне. И достает кусок сахара из кармана. И лось подходит к нему и берет сахар прямо у него из рук.

И вдруг Рупа начинает плакать. И лось что-то фырчит. И мне страшно, что он сейчас меня боднет. Большой лось. С рогами. И Рупа плачет уже навзрыд.

И я не знаю, куда себя деть уже раз пятый за день. Рупа с ним начинает говорить на литовском. Я ничего не понимаю. Может, только последние слова разобрал. Точнее, по интонации догадался, что они попрощались. Рупа что-то трогательное ему сказал. И лось развернулся и ушел в лес. А Рупа утер слезы, и мы пошли к машине. Я хотел спросить, что это было. Но не решался, потому что всему свое время.

В машине Рупа уже сам сказал, что все отлично. Просто хотел увидеть друга. Они уже давно знакомы, и хотел попрощаться на всякий случай, потому что мир скоротечен.

– Понял, – сказал я.

Просто хотел попрощаться с другом-лосем, ну а чё? Я вот, к примеру, еду китов искать по рисункам, нарисованным мной, и при этом я даже не помню, чтобы их рисовал. «Very good», – подумал и про себя улыбнулся всей этой странности, глядя на пролетающие мимо меня звезды.

Дорога

На следующее утро мы встали ни свет ни заря. Рупа с командой упаковывали вещи, крепили мотоциклы, укладывали инструменты, провизию, запасные части. В общей сложности везли три спортбайка. К «спринтеру» присоединилась еще одна техничка c прицепом. Одним словом, собрался такой серьезный табор.

Рупа поцеловал Лею на прощание. Ну, поцеловал – это мягко сказано. Они там стояли и сосались минуты три. Отвратительное зрелище. Он весь сухой, худой. Как скелет гуманоида. И она, юная фея, волосы до щиколоток. И пышет здоровьем. Одним словом, чтобы этого зрелища не видеть, я залез в техничку, и через пару минут мы двинулись в путь.

От Вильнюса до Амстердама шестнадцать часов езды.

Варшава – Лодзь – Берлин – Ганновер – Роттердам.

Вот честно, когда на авто ты едешь, это все как остановки в метро. Только расстояния немного больше. Но коммуникации и инфраструктура выстроены настолько идеально, что я не чувствовал тягот путешествия… плюс деньги. Рупа говорил, что мы с Ланой можем заказывать, покупать что захотим: лимита по деньгам нет, улыбнулся он. И лукавил одновременно, потому что, блин, что уж такого дорогого можно купить на бензоколонке? Этак давайте-ка шиканем и закажем сегодня хот-дог с двумя сосисками. Но в ту минуту на меня и правда производила впечатление эта фраза: «Лимита по деньгам нет», – звучит круто. Но может, я и ошибался на этот счет, потому что сумку у Медведя в руках, набитую доверху наличкой, я видел собственными глазами. Все это для меня было некой детективной загадкой, которую разгадать я никак не мог.

После Роттердама мы собирались сесть на паром до Англии и перебраться на один из островов возле Мула, где проходили гонки. По плану мы с Ланой должны были провести там около недели, сделать репортаж, получить гонорары и отправиться на